Институт наездничества — ЗекIуэ Организация ШупщыIэ
С незапамятных времен войны, во всех их проявлениях, занимали большое место в жизни адыгов. Будучи важным стратегическим регионом, являясь воротами из Азии в Европу, Кавказ был объектом постоянной военной экспансии. Многочисленные завоеватели побывали здесь: скифы, сарматы, гунны, хазары, полчища Чингисхана и Тамерлана. Многие государства считали Кавказ зоной своих интересов и вели с местными племенами и народами долгие и изнурительные войны. Помимо войн с иноземными захватчиками и с соседними народами, адыги, разделенные на множество этнических групп, вели частые междоусобные войны. «Трудно найти на земле, которую мы населяем,- писал И. Бларамберг,- народы, которые защищали бы свою свободу и независимость с большим упорством и которые в то же самое время беспокоили бы еще больше своих соседей, чем жители Кавказа. Все эти народы имеют большую склонность к войне» [28, 25]. На протяжении многих столетий адыгское общество находилось в перманентном состоянии войны. «В ту эпоху,- писал о средневековой Кабарде Ш. Б. Ногмов,- Кабарда представляла вид рассеянного воинского стана, где каждый, ополчась, охранял свое имущество вооруженной рукой» [101, 115]. Стремление к свободе и независимости, а стало быть, к сохранению своих обычаев, самобытности, своей системы морально-этических ценностей, было преобладающим мотивом в жизни этого народа, легло в основу его менталитета. Гордость, свободолюбие и независимый характер черкесов отразились в их религиозных верованиях, культах, в отношении к языческим Богам. Отношения легендарных предков адыгов - нартов и языческих богов скорее напоминают форму партнерства, взаимных обязательств, чем слепого почитания, страха, подчинения перед высшими силами. Нарты общаются с богами с уважением, но как с равными, просто субстанциями другой природы. Боги приглашают нартов на свои пиры; нарты могут находиться в дружеских отношениях с богами, приносить им дары, жертвоприношения, а могут быть в неприязненных отношениях, даже в состоянии войны, если боги не соблюдают взаимных обязательств. В таких условиях внутреннего и внешнего развития, а именно: постоянная угроза внешней экспансии, междоусобные войны, политическая нестабильность; отсутствие централизованного государства с единой армией и другими атрибутами, а также немногочисленность адыгского этноса сделали необходимыми появление своих механизмов, институтов, способствовавших самосохранению, жизнестойкости адыгского общества. Одним из таких механизмов был чрезвычайно военизированный быт феодальной Черкесии. Правом ношения оружия пользовались все члены общества, кроме домашних рабов. «Все мужчины с возраста 13-15 лет и до старости приучены носить оружие. Воспитание детей все направлено к тому, чтобы внушить им величайшую храбрость ... храбрость у них первая добродетель»,- сообщал Рафаэль Скасси о натухайцах [119, 285]. Относительная малочисленность адыгского этноса была следствием беспрерывных войн. «ДылIыгъэншатэмэ, нэхъыбэIуэу дыкъызэтенэну къыщIэкIынт» - «Если бы мы не были мужественным народом, нас, наверное, больше осталось»,- говорят адыги. Между черкесами, сообщает Хан-Гирей, то «семейство, которого член не был убит или ранен... в сражении с врагами, вошедшими в пределы его родины, не может пользоваться уважением соотечественников» [137, 205]. Храбрость, презрение к смерти, умение в совершенстве владеть оружием и конем, прекрасная воинская экипировка, умелое использование природно-географических условий свой страны позволяли черкесам противостоять более многочисленным народам и мощным государствам, посягавшим на их независимость. Высокие воинские качества черкесов отмечали все авторы, побывавшие в разное время на Кавказе. Вот как описывает быт адыгов в начале XVI в. итальянский путешественник и этнограф, автор первого в средневековой литературе монографического описания Черкесии Дж. Интериано. «Они,- сообщает он,- постоянно воюют с татарами, которые окружают их почти со всех сторон. Ходят даже за Босфор вплоть до Херсонеса Таврического... Охотней всего совершают походы в зимнее время, когда море замерзает, чтобы грабить жителей скифов, и горсточка черкесов обращает в бегство целую толпу скифов, так как черкесы гораздо проворнее и лучше вооружены, лошади у них лучше, да и (сами они) выказывают больше храбрости» [51, 50]. Другой автор начала XVII в., итальянский монах Джиовани Лукка, сообщает: «Постоянное беспокойство, которое причиняют им татары и ногайцы, приучило их очень к войне и сделало из них лучших наездников во всех этих странах. Они мечут стрелы вперед и назад и ловко действуют шашкой. В лесу один черкес обратит в бегство 20 татар» [79, 71]. Высоко ставил воинские качества кабардинцев астраханский губернатор Артемий Волынский, бывший в Кабарде в начале XVIII в. «Только одно могу похвалить,- писал А. Волынский,- что все такие воины, каких в здешних странах не обретается, ибо что татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двухсот» [69,45-46]. Морально-психологический статус воина, его положение в адыгском обществе были настолько велики, «что при жизни он пользовался особыми правами, а после смерти удостаивался особых почестей. Героический нартский эпос и народные сказки, легендарные предания и исторические песни, свидетельства источников и рассказы очевидцев прославляют воина - всадника и его подвиги» [105, 61]. Вполне естественно, что в таком обществе было неизбежно появление категории профессиональных воинов. Ими были черкесские князья (пши) и многочисленное, возглавляемое ими, сословие дворян (уорков). Военное ремесло составляло исключительное занятие уорков. Представителям господствующих классов было предосудительно заниматься тем или иным видом производственной деятельности, торговлей (за исключением торговли рабами, захваченными в набегах), наукой и даже религией. Надо заметить, что подобный образ жизни вела и часть крестьянства. Война была важным средством социальной мобильности: крестьянин, неоднократно проявлявший храбрость во время сражений, мог быть возведен в дворянское звание. Война стала не только тем фоном, на котором, в силу исторических условий, протекала жизнь адыгского этноса, но и на уровне общественных отношений представлялась главной ценностью. «Черкесы, - писал в связи с этим Н. Дубровин,- богато одарены как умственными способностями, так и красотою; но все душевные способности употреблялись на хищничество и войну» [47, 85]. «Понятия чести, благородства, мужества, долга, скромности, почитания женщины - все это,- отмечает Б. X . Бгажноков,- так или иначе, прямо или косвенно были связаны с войной и набегами. Рыцарские поединки, дерзкие нападения на другие племена составляли едва ли не весь смысл жизни князей, дворян и, между прочим, части свободного крестьянства тоже. Подобный образ мышления и поведения не могли сколько-нибудь заметно поколебать нормы религиозной морали» [21, 84, 86]. По свидетельству Дж. Интериано, до шестидесятилетнего возраста представители черкесской знати вообще не входили в церковь, «... по прошествии же этого срока или около того времени они оставляют грабеж и тогда начинают посещать богослужение, которое в молодости слушают не иначе, как у дверей церкви и не слезая с коня» [5I, 86]. И позже, уже в XIX в., своеобразно понимаемая идея рыцарской чести стояла у черкесов несравненно выше религиозных, теперь уже мусульманских догм [20, 86]. Подобная идеология породила, по-видимому, адыгскую пословицу: «Щыгъэ бгъажэ нэхърэ, гъуазэм зэ урижэм нэхъыфIщ» - «Чем перебирать четки, лучше раз пройтись по мушке-прицелу». Здесь имеется в виду, что лучше воевать, чем читать молитвы [165]. Любопытно, что сами представители духовенства вели такой же, как и представители высших сословий, военный образ жизни. Они наравне с князьями и дворянами участвовали в сражениях и военных походах, иногда в качестве предводителей. Так как представителям княжеского и дворянского сословий было предосудительно вступать в духовенство, последнее, с распространением среди черкесов ислама, пополнялось в основном из среды крестьян-вольноотпущенников. Со временем мусульманское духовенство стало добиваться более значительного места в политической и общественной жизни. Но для этого оно должно было заручиться поддержкой народа. Вес же и уважение в черкесском обществе было невозможно получить, не проявив себя в военной сфере. Война не только вошла в привычку определенной группы населения, не только была_долгом и обязанностью высших сословий адыгского общества, но и доставляла им наслаждение, так сказать, эстетическое удовлетворение. «Адыге,- писал в связи с этим Л. Г. Лопатинский,- ищет опасности, так сказать, из любви к искусству ...»[78, 5]. Подобная мотивация действий характерна для многих народов в прошлом в период так называемой «военной демократии», когда войны занимали главное место в их жизни. Тацит, описывая древних германцев, сообщает, в частности, что «если община, в которой они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлеченным в какую-нибудь войну, потому что покой этому народу не по душе, и так как среди превратностей битв им легче прославиться, да и содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной, ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня... и победоносной фрамеи (фрамея — копье)». То же самое сообщает Марцеллин об аланах, о радостном чувстве, которое охватывает аланов всякий раз, когда они слышат о приближающейся войне. Счастливым среди них считается тот, кто погибает в бою; смерть от старости, несчастного случая - удел трусов [85, 163]. Знаменитый рыцарь XVI в. Андемиркан, тоже, по-видимому, руководствовался подобной мотивацией, когда сказал, отправляясь в поход на Бахчисарай - столицу Крымского ханства: «Зы сэбэп къыхэмыкIынуми, мэжджыт хужьыжьым сафIекIуэлIэнщ!» - «Пусть пользы не будет никакой, но к белой мечети большой пробьюсь!» [94, 54]. Избыток таких воинственных, энергичных личностей, не находящих на родине применения своим способностям, приводил к широкому оттоку их за пределы Кавказа. Черкесы находили применение своим силам на военной службе многих государств: России, Польши, Египта, Турции. Черкесские дружины влились в армии Чингисхана, Тамерлана и других завоевателей, проходивших через Кавказ. Среди институтов, механизмов поддержания военной мобильности в черкесском обществе важное значениё имел институт наездничества. Рассматривая институт наездничества, необходимо определиться с терминами «зек I уэ» и «наездничество», которые употребляются нами как синонимы. «ЗекIуэ» в адыгском языке означает военный поход с целью захвата добычи и приобретения славы за пределами своей малой родины. Но «зекIуэ» не только военный поход, но еще и путешествие, то есть это процесс во времени и пространстве. Во время этого путешествия совершались набеги (теуэ) и грабежи (хъунщ I э). Но кроме этого, во время этих походов совершались посещения, визиты к друзьям, сопровождавшиеся пирами, взаимными дарами, заводились новые знакомства в чужих и родственных народах, происходило открытие новых неизведанных земель. Это был образ жизни части адыгского общества, который, будучи связан с риском для жизни, был средством самоутверждения для мужчины-воина, дававшим возможность прославиться, проявить удаль и отвагу. В русском языке мы употребляем для обозначения «зек I уэ» термин «наездничество», как наиболее подходящий для отражения сути данного явления. Но и здесь нужно определиться со значением этого слова. Наездничество можно интерпретировать по-разному. Если брать за основу слово «наездник», т. е. всадник, оно означает искусство конной езды, кавалерийское искусство. Этот аспект, конечно, тоже имеет важное значение, но здесь он не является определяющим. Дореволюционные русские авторы (В. А. Потто, К. О. Сталь, Н. Ф. Дубровин) употребляли слово «наездничество», связывая его с военными походами и нападениями, беря за основу термина слово «наезд», означающего нападение, набег. Само слово «зек I уэ», означающее поход, происходит от слова «зекIуэн» - «ходить». Отсюда молено сделать вывод, что термин этот появился у черкесов в глубокой древности, еще до того, как они стали известными всему миру «конниками» и свои походы совершали пешком или морем. С выведением местной породы лошадей, известной как «кабардинская», а самими черкесами названная «адыгэш» - черкесская лошадь, военные походы приобретают большой размах и именно в этом, на наш взгляд, одна из причин расцвета черкесского наездничества в XII - XVI вв. По своей значимости в социальной жизни, в духовной атмосфере институт наездничества играл значительную роль в жизни адыгов. Это был действительно институт со всеми сопутствующими ему атрибутами: со своей идеологической базой, со своими обрядами и ритуалами, со своими определенными жизненно важными для общества функциями. Идеологическое обоснование такого образа жизни создавали находящиеся при дворе князей певцы - джегуако. В историко-героических песнях адыгов воспевались не только борьба за свободу и независимость своей Родины, но и разбойничьи набеги на соседние народы, удельные княжества и даже села. Но, как справедливо отмечает 3. М. Налоев, «по понятиям того времени, набег и отражение иноземного завоевания, как ни странно, одинаково считалось делом доблести и мужества» [93, 131]. Более того, по мнению черкесов, отдать жизнь, героически защищая свою родину, было намного проще, чем добиться репутации знаменитого наездника. Поэтому последнее, по их мнению, славнее и престижнее [55, 230]. «Не защита аулов и имущества составляли славу черкеса,- писал Н. Дубровин,- но слава наездника, а эта слава, по мнению народа, приобреталась за пределами родины» [47, 232]. Знаменитые наездники пользовались огромным авторитетом и почетом в обществе. На народных собраниях их мнение имело большой вес, на праздничных пирах им преподносили чашу героя - «батырыбжьэ». «Самые знатные и красивые девушки считали за честь поднести храброму воину этот кубок или составить с ним пару в хороводном танце «удж», или, наконец, принять из рук знаменитого наездника приз, выигранный им на состязаниях в стрельбе или наездническом искусстве» [21, 80-81]. «Тот, кто не посвящал жизнь наездничеству,- сообщает К. О. Сталь,- тот не уважаем в народе, молодежь преследует его насмешками, он на старость будет без веса и уважения, женщины его презирают» [122, 124]. Очень часто, по словам А. Г. Кешева, «похвала женщины подстрекала мужчину к отважным предприятиям, ибо сердце черкешенки принадлежало лишь тому, кто соответствовал всем требованиям идеала наездника» [55, 233]. Об этом свидетельствуют предания и рассказы стариков, бытующие среди адыгов. В частности, с этим согласуется рассказ А. Патова из аула Бесланей Карачаево-Черкесии, приведенный в книге С. X . Мафедзева. «По его сообщению, молодой князь из фамилии Каноковых, умный и рассудительный, но довольно равнодушный ко всякого рода походам и набегам, внезапно умер. Потрясенные известием друзья покойного, выражая соболезнование княгине, спросили ее: «Как же так случилось, не поранил ли он себя или же не убил ли его кто?» Княгиня, которую никогда не удовлетворял бесславный образ жизни мужа, ответила: «Кто бы его убил? Он же не уходил из дома дальше, чем до ворот. Да на нем не было и царапины. Если бы из его кожи сделали бурдюк (фэнд), то в нем можно было бы носить холодную воду косарям» [87, 185-186]. Само заключение брака и супружество было связано с обычаем, описанным Хан-Гиреем. Он заключался в том, что «молодой супруг высшего класса после первых суток супружества... отправлялся в дальние поиски или наезды, как бы для ознаменования супружеской жизни подвигом отважности» [136, 334]. Дело в том, что со дня появления невесты в доме жениха, он сам должен был отсутствовать некоторое время, пока не состоится свадьба. Этот промежуток времени настоящие рыцари проводили в военных походах и странствованиях, возвращаясь с богатыми трофеями, подарками для всех родственников, в том числе и для невесты [22,101]. Этот обычай Хан-Гирей объяснял тем, что, «по мнению черкесов нет блага в этой жизни, когда оно не ознаменовано подвигами храбрости и похвалою народа» [136, 334]. Такое же утверждение содержится в черкесской пословице: «Уи лIыгъэ къимыхьар уи насып къремыхь» - «Пусть тебе счастья не принесет то, что мужество не принесло». Истоки обычая наездничества очень древние и лежат в эпохе так называемой «военной демократии» [120, 60-68]. Народный эпос адыгов «Нарты», возраст которого более трех тысяч лет, рисует их легендарных предков - нартов - чрезвычайно воинственным и отважным народом. Основу многих сюжетов нартского эпоса составляют военные походы и набеги на соседние племена, сопровождающиеся захватом добычи, угоном скота и коней. Нередко нарты отправляются в походы и без видимой причины - на поиски дальних краев, где могут проявить свое мужество и удаль [97, 232]. Любовь к наездничеству настолько определяет их образ жизни, что можно, если такое выражение уместно, говорить о «зекомании» — о таком состоянии, потребности героев, когда они без путешествий и военных походов испытывают морально-психологический, душевный дискомфорт. В песне о нарте Бадыноко говорится: «И зекIуэн къыщохьэ...», «Страсть к походам одолевает его...». От непрерывной походной жизни, как повествуют черкесские предания, древние герои прирастают к седлам [8, 383]. Такие рыцари в адыгских героических песнях, кроме слова наездник - «зекIуэлI» («зекIуэ - поход, «лIы» - мужчина) именуются также такими словами, как «уанэгулI» («уанэ» - седло, «лIы» - мужчина) и «шыплIэрыхь» («шыплIэ» - спина коня, «хьын» - носить). То есть в первом случае подразумевается человек, большую часть жизни проводящий в седле, военных походах; во втором - воин, наездник, живущий тем, что приносит на крупе своего коня, т. е. добычей. Само слово «зекIуэ» означает военный поход за пределы своей родины, в противном случае это было бы воровством. «Разбои и отважные похищения,- писал Хан-Гирей,- по нынешнему образу мыслей черкес хотя и превозносятся в смысле молодечества, но украсть у ближнего или у соседа почитается у них за величайший стыд и посягающие на подобные поступки подвергаются народному презрению, а в прежние же времена изгоняли из родины совершившего там воровство или со связанными руками бросали в воду и топили ...» [136, 334]. Набеги на земли соседей, не связанных союзными отношениями, не только не считались преступлением, но даже поощрялись [47, 215]. Чем дальше за пределы Родины совершался поход, тем он был престижнее. Отсюда и широкая география походов: Днепр, Волга, Дон, Дунай, Малая и Средняя Азия, Закавказье, о чем свидетельствуют народные предания и исторические источники. Согласно данным адыгского фольклора, черкесские отряды каждый год ходили в Хорезм и грабили города Тимура, уводили в рабство его подданных, бесчинствовали на караванных путях. Сохранился даже такой термин: «чэруан зекIуэ», который, по-видимому, отражает специфику и объекты таких походов [155]. «Чэруан» - искаженное адыгское «караван», «зекIуэ» - поход. Неоднократно объектом нападений черкесских отрядов становилось малоазийское побережье Черного моря. Византийский историк Лаоник Халкондил сообщал, например, что в 1458 г. зихи (черкесы) захватили Трапезунт, убили греческого императора, его сына и других триста человек. Магистраты города сдали Трапезунт зихам, которые двинулись дальше вглубь страны [17, 37]. После разгрома Византии и образования Турецкой Османской империи, побережье Малой Азии продолжало подвергаться нападениям черкесов. Так, в июле 1472 г., черкесы, прибыв на 24 судах на турецкое побережье, разграбили местности на пространстве 300 миль, захватили в плен женщин, забрали все имущество и товары. Султан Селим выслал 6 галер для защиты побережья [17, 37]. По свидетельству И. Бларамберга, до тех пор, пока не была учреждена Кавказская линия, черкесы проникали вплоть до берегов Волги и Дона и пресекали всякие отношения между Азовом, Грузией и Персией [28, 26]. Военные походы черкесов не ставили целью захват и удержание новых территорий. ЗекIуэ предполагало всегда возвращение на свою Родину. Время нахождения в зек I уэ, в зависимости от дальности похода, могло быть от нескольких недель до нескольких лет. Так, герой черкесских преданий Ешаноков Атабий, живший в XVI в., был одним из тех, чьим обычаем было годичное зекIуэ [8, 118]. По преданию, записанному Т. Кашежевым, в эпоху раннего средневековья «тлякотлеши» («лIакъуэлIэш») — сословие дворян, ближе всего стоявших к князьям в сословной иерархии, «должны были по очереди на четыре года отправляться путешествовать, не имея права возвращаться без добычи, так как это считалось величайшим позором» [130, 197]. Количество участников походов было различным: от нескольких человек до нескольких тысяч. Были одинокие всадники - «шузакъуэ» - рыцари, совершавшие походы одни. Адыгский эпос и фольклор сохранил имена таких одиноких рыцарей: знаменитый Андемиркан, Бора, Хатх-Мыхамат, Дохшуко Бгуншоков, Лыко сын Ельхо, братья Ешаноковы. В отличие от дворян, князьям не пристало ездить одним. Чем больше было у него спутников, тем престижнее было для него. Многочисленность собравшихся под его знамена воинов служила вывеской его авторитета. Наездничеством могли заниматься и крестьяне, даже не свободные его категории. Описывая быт феодальной Черкесии, И. Бларамберг отмечает, что «они называют ремесло добывания военной профессией, и те из них, которые являются мастерами своего дела, пользуются наивысшим уважением и создают себе имя, особенно если это князь, дворянин или один из старейшин; даже простолюдины приобретают себе репутацию таким способом» [28, 19]. Так, в сказании о князе Жанболате, сообщается, что у него «между бжедугами был один доверенный, по имени Гулай, к которому он всегда заезжал и который, хотя был холоп, но мог поравняться с любым узденем-наездником в удальстве и оказывал большую помощь Жанболату во время его набегов» [6, 163]. Герой кабардинской исторической песни Жандар - сын Ахматеча, хотя и происходил из свободных крестьян, но как наездник пользовался большей славой, нежели многие знатные воины [94, 168]. Часть свободного крестьянства, занимавшегося наездничеством, называлась «лъхукъуэщауэ». Это были незнатные рыцари («лъхукъуэлI» - сословие свободных крестьян, «щауэ» - витязь). По мнению 3. М. Налоева, по своим воинским и этикетным достоинствам они ценились порой выше дворян («уорков») хотя в социальной иерархии стояли ниже их [6, 394]. Такая точка зрения правомерна, по нашему мнению, только в том случае если говорить об исключениях, но не о правиле, имея в виду отдельных представителей «лъхукъуэщауэ», но не сословие в целом. Следовательно, подобный образ жизни, связанный с войной и военными предприятиями, вела и часть крестьянства. Но для знатных, особенно князей, это было, так сказать, обязанностью, неразрывно связанной с их статусом. Князь, особенно если он молод, если он не делает набегов, не мог быть, по мнению черкесов, и князем [137, 214]. Польский путешественник - ученый Я. Потоцкий, описывающий быт феодальной Кабарды конца XVIII в., сообщает, что разбой в почете на всем Кавказе, но «здесь князь не может без риска прослыть обесчещенным, потерять к себе уважение, провести дома более восьми дней» [112, 226]. Любой поход адыги обозначали словом - «зек I уэ», хотя мотивы похода могли быть разными. «ЗекIуэ» могло быть военным походом, имеющим политическую окраску, например с целью выполнения союзного долга. Таким был поход в Абхазию кабардинского князя Инала, когда он пришел на помощь своему тестю (его жена была абхазка). Во время этого похода им были разгромлены войска менгрельского владетельного князя. Политический характер имели походы кабардинцев на Астрахань в 1532 и 1547 гг. В результате этих походов на Астраханский престол были посажены их ставленники, в первом случае - Хац Ак-Кубек, во втором - Ямгурчи, находившиеся в родстве с кабардинскими князьями. Вот что сообщают об этих событиях летописи: «Пришед ко Азторокани без вестно Черкасы да Астрохань взяли, царя и князей и многих людей побили и животы их пограбили, и пошли прочь. А на Азтрохани учинился Ак-кубек царевич. Аккубек царь с черкасы по женитве в свойстве учинился, и они ему юртево взяв дали» [98, 102]. Набеги были немаловажным рычагом внутриполитической борьбы черкесских князей. Последнее обстоятельство становится яснее, если принять во внимание некоторые особенности обычного феодального права черкесов. Одна из них заключалась в том, что черкесский князь был обязан защищать своих подвластных от нападения других феодалов. Если в результате феодальных междоусобиц его подвластные терпели материальный ущерб, он должен был его возместить. Князь, не соблюдавший этого правила, рисковал потерять своих подданных, которые, пользуясь обычаем покровительства, могли перейти на жительство к другим феодалам или же обществам черкесского народа. Потеря имущества и подданных как результат частых набегов подрывала политическое влияние князя. С этой точки зрения военные походы и набеги приобретали политический характер. В качестве примера можно привести политику, проводившуюся владетельным князем Абхазии Михаилом Шервашидзе. Будучи с детства воспитан в известной убыхской фамилии Берзеков, он, согласно обычаю аталычества, всегда мог рассчитывать на поддержку этого рода, а через него и всего убыхского народа. И «действительно, официальные документы того времени отмечали, что когда сильные княжеские фамилии в Абхазии составляли владетельному князю оппозицию, то он, оставаясь сам в стороне, направлял отряды убыхов для разорения наиболее сильных его вассалов» [33, I90]. Как отмечает А. И. Першиц, «грабительские набеги и войны не всегда достаточно дискретны. Крупный набег, при котором не обошлось без открытого сражения, мало чем отличался от такой войны. Грабеж в набегах мог приобретать такой размах, что его последствия не уступали последствиям войны, а непрерывные изнурительные набеги подчас давали не меньший эффект, чем решительное сражение» [34. Т. 2. 1 98, 1 87]. ЗекIуэ можно рассматривать и как форму национально-освободительной войны, тактику ведения боевых действий. Скоротечные набеги, не предполагавшие закрепления захваченной территории, были традиционной военной тактикой черкесов, определявшейся социальной структурой, этнополитической ситуацией, а также природно-географическими факторами. И. Бларамберг, служивший офицером Генштаба в Отдельном Кавказском корпусе, отмечал, что у черкесов нет регулярной армии с ее тактикой и стратегией. «Зато они знают толк в малых войнах... их войны - не что иное, как вереница засад и внезапных нападений» [28, 38]. Надо заметить, что подобная тактика боевых действий была наиболее эффективной и позволяла черкесам успешно бороться за свою независимость. Это признавали и царские генералы во время Русско-Кавказской войны, говоря, что подобная тактика не дает им возможности дать черкесам «генеральное» сражение и нанести их военным силам окончательное поражение [12. Т. 7. 902]. ЗекIуэ могло быть предпринято и с другой целью, например, для умыкания невесты в чужом обществе или в результате наложенного на себя обета, как это описывается в предании о Дохшуко Бгуншокове. Герой предания, темиргоевский дворянин, получил в подарок от своего князя тетиву необычной работы. Бгуншоков дал себе клятву: в знак того, что князь отличил его от всех своих дворян преподнесением редкого подарка, не проводить двух ночей подряд под кровлей своего дома, пока не узнает, кем сделана эта тетива и, если это девушка, сделать ее своей женой. В результате поиски привели его в Дагестан, откуда им была похищена кумыкская княжна, произведением чьих рук оказалось это изделие [16, 140]. Таким образом, мотивация предпринимаемых военных походов могла быть самая разная. Но нас «зекIуэ» интересует прежде всего как социальный институт, древний обычай, носящий ритуальный характер и именно на этом аспекте хотелось бы заострить внимание. Подробное описание этого обычая составил Хан-Гирей. Вот что он писал о нем: «Весна и осень, суть два времени в году, которые можно назвать у черкесов наездническими. Тогда князья, собрав партии молодых дворян, выезжают, как они говорят, в поле, где избрав удобное место, располагаются в шалашах на всю осень или весну. Здесь каждому из них открываются занятия, исполняемые ими с полным удовольствием: служители и другие из молодежи разъезжаются по ночам в аулы за добычею, пригоняют быков и баранов для пищи... также посылают в близлежащие аулы за провизией, которую нельзя приобретать молодечеством, как-то: пшеном, молоком, сыром и прочее. Между тем лучшие наездники отправляются в дальние племена, там угоняют табуны лошадей, захватывают людей и с такою добычей возвращаются к своим товарищам, которые, всякую ночь пируя за счет оплошных жителей окрестных аулов, ждут их с нетерпением. Этого мало: князь - предводитель партии - отправляет от себя посланцев к князю другого племени, своему приятелю, и тот дарит щедро посланных. Нередко сами князья ездят к другим князьям и принимают лично дары, которые в подобных случаях [бывают] в пленниках или в табуне лошадей, насильственным образом захваченных. В таких разбойнических, но воинственных упражнениях, проводят они осень почти до наступления зимы, а весну - до сильных жаров лета» [136, 236]. Подобные собрания, по свидетельству Д. Белла, носили тайный характер и были исключительной прерогативой высших сословий. «Они,- писал он,- ... пользуются одним из древних преимуществ своего сословия, а именно собираться в отряды для грабительских набегов ... в соседние провинции ... при этом из боязни быть узнанными, они надевают маски и, кроме того, говорят между собой на непонятном для других языке или, быть может, на своем особом жаргоне с той целью, чтобы помешать вторжению в круг их интересов непосвященных» [25,495]. По свидетельству Я. Потоцкого, все это время князя «сопровождают преданные ему дворяне, но никто из его семьи не смеет приблизиться к шалашу, будь даже это его брат. Здесь все присутствующие пребывают замаскированными, то есть они закрывают лицо и совершенно не говорят по-черкесски; все разговоры ведутся на некоем жаргоне, который они именуют «шакобзэ» ( chakobza ). Там же собираются тайные дружины князя, которые вместе с ним принимали участие в кражах и грабежах; среди них могут оказаться представители других национальностей - мисджегов, осетин и т. д.; они появляются также замаскированными по той причине, что могут встретить людей, с которыми они находятся в состоянии кровной мести и которые могли бы их убить. Только князь знает их всех и находится в центре всех тайн. Этот маскарад продолжается шесть недель, в течение которых маленькие банды в масках собираются для грабежей в округе и, поскольку все настороже, дело не обходится без убитых и раненых, в том числе среди князей, потому что они не раскрывают себя, а в противном случае их щадили бы»[112, 232]. Последнее обстоятельство, на которое указывает Я. Потоцкий, требует пояснения. Дело в том, что, согласно нормам обычного права, личность черкесских князей считалась неприкосновенной для представителей всех нижестоящих сословий. Если убийство представителя другого сословия можно было компенсировать уплатой значительного штрафа, то жизнь князя не имела цены. Убийца князя приговаривался к смерти, его семья продавалась в рабство, а все его имущество подвергалось разграблению. Даже если кто-либо из подвластных князя, в том числе дворяне, в целях самообороны наносил рану князю, «то, как бы ничтожна ни была рана - виновный не мог оставаться в народе. Если же князь был ранен ночью, на воровстве ... то за это виновный не ответствовал» [42, 34]. По свидетельству Я. Рейнеггса, даже тогда, когда князь вовремя набега бывал схвачен, его жизнь была вне опасности: с ним прилично обращались и он должен был уплатить крупную сумму денег за свое освобождение [16, 211]. С указанными обстоятельствами связано обыкновение, описанное И. Бларамбергом. Вот что о нем сообщается: «Если молодого князя преследуют во время его набега люди, среди которых нет ни одного из княжеского семейства, они не решаются напасть на него, а лишь просят проявить милость и возвратить то, что он у них захватил; им, таким образом, удается зачастую получить обратно украденное; но если среди преследователей находится князь, это кончается боем, а частенько и убийством» [28, 85]. Так как во время набегов молодые князья скрывали свои лица, очень часто их убивали, как сообщают русские источники «не за веды», т. е. не зная, что они князья - в противном случае их щадили бы [54. Т. I . 387]. Помимо набегов и грабежей, князья и дворяне в свободное от набегов время занимались охотой, пиршествами и военными упражнениями. Наконец, по окончании сезона наездничества, добыча делилась между наездниками, и они разъезжались по домам. Жители аулов поздравляли возвращавшихся с поля наездников. Те же, по обычаю, делали всем подарки, раздавали скот и другое имущество старикам, пожилым женщинам, своим знакомым. Вышеописанная организация именовалась, как сообщает Я. Потоцкий, « Choupchouoa », что соответствует, по мнению Б. X . Бгажнокова, адыгскому «шупщыIэ» - «стан наездников» («шу» - всадник, «пщыIэ» - шалаш, стан, лагерь) [21, 123]. Эта организация, неразрывно связанная с институтом наездничества, является, по мнению некоторых исследователей, реликтом позднейших форм мужских союзов, типологически сходных с такими же организациями у многих народов мира в прошлом [20, 128]. В данном случае мы наблюдаем все основные признаки, атрибуты подобных учреждений. Прежде всего, это регулярность их функционирования в определенное время года, которое в народном сознании фигурирует как «пора наездничества» [136, 237]. Время это связано со спецификой деятельности института «ЗекIуэ»: весна - начало лета, - с появлением подножного корма, и осень (сентябрь - ноябрь, до первых морозов. Далее ноября путешествовать, особенно в безлюдных ветреных степях, было уже опасно). У других народов время функционирования подобных мужских организаций также тесно связано со спецификой деятельности их членов. Так мужские дома у земледельцев-таджиков функционировали начиная с поздней осени (после уборки урожая) всю зиму до ранней весны (начало сельскохозяйственных работ) [115]. Другая характерная особенность данной организации - ее тайный характер. Организация «ШупщыIэ» была, как уже отмечалось, исключительной прерогативой князя и дворян, состоявших в его дружине. По свидетельству офицера русской армии Ф. Ф. Торнау, хорошо знавшего быт адыгов, крестьянам было запрещено близко подходить к стану наездников, а также интересоваться находящимися там людьми [127, 1992. № 3, 10-11]. Даже братьям и другим родственникам было запрещено подходить к стоянке, где находился князь с дружиной. Надо заметить, что в свое время тайные союзы индоевропейских народов также были ориентированы на функции военной дружины и его вождя. А специальный воинский культ с его церемониями и символами превращался тайными союзами в знаки культовой и социальной обособленности их членов [53, 240]. Другой атрибут, характерный для мужских союзов, это существование тайных языков наездников. В источниках упоминаются три таких языка - это «шакобзе», «фаршибзе» и «зиковшир». Этимология первого слова ясна: «щакIуэ» — охотник, «бзэ» — язык. «ЩакIуэбзэ» в буквальном смысле это охотничий язык. По мнению некоторых исследователей, в частности X . М. Думанова, некоторое время языком охотников пользовались одновременно профессиональные охотники и наездники [21, 126]. Другими исследователями, в частности Б. X . Бгажноковым, допускается, что при этом наездники пустили в ход дополненный, переработанный, с учетом новых функций, древний метафорический охотничий язык.